ИНТЕРВЬЮ
Разговор с Юлией Аристовой, руководителем проектной деятельности благотворительной организации «Вместе ради жизни»
НКО. Люди. Терпимость
Спустя долгое время мы возвращаемся к формату интервью. На этот раз оно затронет темы, об одних из которых у многих нет конкретного представления (либо оно искаженное), о других и вовсе говорить не положено. Речь не только об онкологии и принятии ее как диагноза, а и о здоровье, взаимопомощи и деятельности некоммерческих организаций (НКО) в России.

Наш спецкор Антон пообщался с Юлией Аристовой, представительницей Свердловской региональной общественной организации помощи онкопациентам «Вместе ради жизни».
Об организации
— Расскажите о создании организации «Вместе ради жизни»
— В этом году исполнилось 10 лет со дня ее официальной регистрации, правда мы и до этого уже работали несколько лет. Если же уходить еще дальше вглубь, то в Екатеринбурге помощь онкопациентам появилась в 2001 году, когда был создан клуб «Альтернатива» — для женщин, которые перенесли рак молочной железы. У истоков этого клуба стояла Людмила Алексеевна Кутявина, я ей тогда помогала, поскольку была заместителем главного врача городского центра медицинской профилактики.

В то время, а это 20 лет назад, таких поддерживающих структур для онкопациентов было крайне мало, можно было по пальцам пересчитать по всей стране и в Свердловской области ничего подобного еще не было, мы практически стояли у истоков. Когда уже создали «Вместе ради жизни», Людмила Алексеевна к нам присоединилась, поскольку к тому времени ее клубу было уже 10 лет, и он продолжал существовать.
—Для кого эта организация?
— Для взрослых людей с онкодиагнозами.
— Только взрослые? А дети?
— Нас часто об этом спрашивают. За нашу десятилетнюю историю был опыт [работы с детьми]: мы проводили мероприятия и сотрудничали с детским онкоцентром. Но все же пришли к решению, что мы будем заниматься взрослыми. Ведь если помощью детям занимается несколько организаций, то для взрослых нет никакой поддержки. Да и детство требует гораздо больше ресурсов. Конечно, если к нам придут, например, родители ребенка больного онкологией и [им] понадобится психологическая помощь, то наши психологи не откажут.

Каждый четверг в центре проводятся занятия лечебной физкультурой

— Какие услуги оказывает ваш центр?
— Мы начинались 12 лет назад, как организация, которая занимается оказанием информационной поддержки. Организация создавалась с целью, чтобы люди, которые столкнулись с онкологическим диагнозом были хорошо информированы о том, что их ждет, о том, что это за болезнь, о том, что это не приговор. Это расхожая фраза, но это так и есть, и наш первый проект «Школа пациентов» [был про то, что] мы приглашали специалистов для разговора с пациентами, до которых доносили достоверную информацию о болезни, о лечении, о том, как жить, когда лечение закончится.

Потом мы стали другие направления развивать – сейчас [в нашем] центре, которому исполнилось два с половиной года, мы наконец-то собрали все виды помощи, в которых есть потребность у онкопациентов и их близких: это психологическая помощь, физическая реабилитация, [в которую входит] скандинавская ходьба, лечебная физкультура и йога для онкопациентов, социальная реабилитация, у нас есть социальное консультирование и сопровождение, социокультурная реабилитация, организация досуга и творческие занятия.
СРБОО «Вместе ради жизни» находится по адресу: ул. Карла Либкнехта, 2
— Получается, что ваши мероприятия носят необязательный характер, то есть, сегодня человек может прийти на скандинавскую ходьбу, а завтра уже нет?
— Безусловно мы никого силком не тащим. Бывает, что человек живет где-то на окраине города, на Уралмаше, например, ему ездить на скандинавскую ходьбу два раза в неделю не очень удобно, а бывает, что состояние здоровья не позволяет [часто посещать мероприятия]. У нас есть люди, которые к нам приходят постоянно, [посещают] много занятий, разные направления, а есть те, кто приходит разово, например, человек пришел, получил помощь психолога и помощь ему больше не нужна. У нас нет задачи держать вокруг себя пациентов, привязывать к себе. У нас есть задача оказать им помощь, [чтобы] они дальше жили нормальной, по возможности, полноценной жизнью и обращались к нам только в ситуации, когда им будет нужна помощь.
— Однажды вы упоминали, что идея большой организации пришла после небольшого тренинга еще в нулевые и тогда же сказали, что понимаете силу НКО. В чем именно вы видите силу таких организаций и групп взаимопомощи?
— Я знаю, что НКО в разных сферах делают огромные дела. Мне очень часто задают вопрос: «Зачем вы этим занимаетесь [помощью онкобольным]? Этим должно заниматься государство». В отличие от государства, у НКО есть формулировка – низкопороговые технологии. Для того, чтобы получить социальные услуги в государственных учреждениях нужно собрать огромный пакет документов, нужно быть признанным нуждающимся в предоставлении социальной помощи и т.д. У нас ничего такого нет, мы не требуем у человека никаких документов, мы априори считаем, что если он к нам пришел, то ему нужна помощь и мы ее окажем. Это огромное преимущество всех НКО, в каких бы сферах они не работали.

Также, я вижу, что в НКО работают специалисты высочайшего класса, это люди, которые действительно заинтересованы, которые вкладываются, в том числе, в свое обучение.

Занятия скандинавской ходьбой проводятся в Харитоновском парке два раза в неделю под руководством инструктора Ирины Вдовиной (по центру)

— Почему, как вы говорите, профессионалы идут в НКО?
— Нет, я не говорю, что профессионалы идут именно в НКО – профессионалы могут работать хоть где. Это зависит от человека, заинтересован ли он развиваться как профессионал или нет. Другое дело, что в НКО есть возможности, масса обучающих вещей и потом в НКО работают мотивированные, не те, которые с 9:00 до 18:00 отсиживают, а люди, которым действительно интересно то, что они делают.
Это же наша идея, это же мы решили, что мы можем что-то сделать, почему мы должны где-то что-то у кого-то просить?
— Как государство поддерживает НКО?
— В последние годы это [поддержка] особенно чувствуется. Наш центр вообще был бы невозможен без поддержки государства, мы получили это помещение только благодаря Правительству Свердловской области, все, что мы здесь сделали, купили, это за счет фонда президентских грантов. Поэтому есть поддержка.
— Получается, что на протяжении 10 лет вам оказывалась различного рода поддержка со стороны государства. Материальная или в виде недвижимости?
— Нет, не так. Первые семь лет нам не то чтобы не оказывалась поддержка, мы ее не просили, у нас не было в ней потребности. И мы семь лет жили с нулевым бюджетом, это реально так. У нас не было сотрудников, у нас были только волонтёры и мы делали достаточно большие дела, и масса мероприятий проводились силами волонтёров. У нас не было потребности что-то просить у государства. У нас [такая позиция, что] это же наша идея, это же мы решили, что мы можем что-то сделать, почему мы должны где-то что-то у кого-то просить? Когда мы уже выросли и поняли, что волонтерскими силами не справляемся, вот тогда да, мы стали получать гранты на деятельность, мы получили, опять же, это помещение.
— Вы бы хотели что-то поменять или внести корректировки в то, как взаимодействуют государство, область, город именно с вашим НКО?
— Не могу сказать, что я бы хотела что-то поменять. В первые годы мы обсуждали между собой, что самое главное, чтобы нам не мешали и сейчас это осталось. Конечно, мы благодарны любой помощи и поддержке, но главное, чтобы не было палок в колеса, пожалуй, это важнее. А в целом я считаю, что НКО тоже надо учиться и соответствовать каким-то определенным требованиям для получения финансирования. Если НКО говорит, что мы хотим сделать дело и дайте нам на это денег, но писать грамотные проекты мы не хотим, мне кажется, что это не совсем правильный подход.

В конце ноября «Вместе ради жизни» представили свою фотовыставку #ЗаОдно, в которой рассказываются истории взаимоотношения пациентов и их врачей-онкологов

— Как ваша организация финансируется?
— У нас основной бюджет составляют гранты, например, вот сейчас два больших гранта: один Фонд президентских грантов, другой Фонд Потанина. Плюс у нас есть благотворительные пожертвования, частные, которые оставляют простые люди, подписавшиеся на платежи, например, по 100 рублей в месяц. Здесь смысл не в сумме, а в количестве этих людей и регулярности. А также [финансируемся за счет] средств фондов, в которых собирают частные деньги и передают в пользу НКО, например, Фонд Ройзмана или Фонд «Нужна помощь». Эти фонды нас тоже поддерживают. Пока основное — это гранты, не очень хорошая история, но так есть.
— Нехорошая, потому что нестабильно?
— Да.
— Много ли у вас в месяц жертвователей?
— Немного. Мне кажется, сейчас порядка 150 человек, но, естественно, разная сумма [пожертвований], начиная со 100 рублей, заканчивая 1000 и большей суммой. Для Екатеринбурга это капля в море.
Об НКО
— Может ли сегодняшняя Россия обойтись без НКО?
— Никто не может обойтись без НКО. Во всем мире есть некоммерческие секторы и практически везде он гораздо сильнее, чем в России, но я думаю, что мы тоже к этому придем. В свое время я видела, как устроена социальная служба в Германии, в социальном государстве, где любая категория [граждан] может получить помощь и поддержку. У них социальные службы разделены на три примерно равных куска: первый – это государственные социальные службы, второй – социальные службы, которые финансирует и поддерживает церковь через caritas, они содержат большое количество домов для бездомных, например. А третий сектор – некоммерческий. И все они существуют абсолютно нормально и мне кажется, что мы тоже в эту сторону движемся.
Даже люди, которые к нам сюда приходят, не всегда понимают, что попали в благотворительную организацию, содержащуюся за счет пожертвований и грантов.
Национальные католические благотворительные организации, существующие по всему миру
— Вас пугает закон об иностранных агентах?
— Не сказать, что [закон] пугает, пугает неопределенность. Во-первых, до сих пор непонятно, что такое иностранное финансирование, мы не так давно столкнулись [с этим], когда нам планировала перевести деньги девушка, ее мама наш благополучатель, а сама она живет за границей и мы могли влет попасть под этот закон. Во-вторых, не очень понятно, что такое политическая деятельность. К политической деятельности приравнено любое обращение к органам власти и любое взаимодействие с властью.
Организация активно ведет свой канал на YouTube
— По поводу политической деятельности тоже не совсем ясно, потому что, например, в Челябинске есть диабетическое общественное движение и оно признано НКО, выполняющей функции иностранного агента
— Я не буду называть НКО, но [знаю случай, когда они] были признаны иностранным агентами из-за того, что обращались к власти и призывали власть обратить внимание на какую-то проблему своих подопечных. И это обращение [было] признано политический деятельностью. Странно достаточно.
— Как вы считаете, какое отношение к НКО у простых граждан?
— Простые граждане, в основной своей массе не знают, что такое НКО, не знают, чем НКО занимаются и вообще не очень понимают эту историю. Даже люди, которые к нам сюда приходят, не всегда понимают, что попали в благотворительную организацию, содержащуюся за счет пожертвований и грантов. Они к нам относятся так же, как если бы они пришли, например, в больницу и требуют [предоставления услуг]. Мы ведем разъяснительную работу, но мне кажется уровень знания об НКО до сих пор довольно низкий.
— А с чем вы это связываете?
— Во-первых, не так много информации об НКО. Во-вторых, когда разговариваем с нашими благополучателями и рассказываем, что мы такие же как они, что у истоков организации стояли люди, которые сами перенесли онкозаболевания и потом решили создать организацию чтобы помогать другим – нам не просто не верят, люди не понимают как это, особенно среди людей старшей возрастной группы, для них это вообще непонятно.
— То есть больше непонимания, чем негатива?
— Да, больше непонимания и из-за такого непонимания появляется недоверие. Я не могу сказать, что есть какой-то негатив, я никогда с ним не сталкивалась, а вот с недоверием очень часто.

Команда «Вместе ради жизни»

— Вы же наверняка встречали сборы огромных сумм денег в интернете и, если я не ошибаюсь, то это форма токсичной благотворительности. Думаете это стимулирует к тому, чтобы люди правда помогали или они видят в этом лишь мошенничество?
— Во-первых, мошенников очень много. Там, где стали появляться деньги всегда есть мошенники и таких «мошеннических сборов» достаточно много. Во-вторых, на мой взгляд, ряд некоммерческих организаций работают не очень профессионально в плане адресных сборов. Для меня примером является, Фонд «Подари жизнь», который перед тем, как объявлять сбор на ребенка, проводит экспертизу, где решение принимают не сотрудники фонда, а врачи, которые знают, можно ли конкретно этому ребенку оказать помощь и сколько это будет стоить.

Но есть и другой опыт, когда люди создают фонд и начинают собирать [деньги] без проверки документов, без учета мнения экспертов. Мне кажется, что это непрофессионально [устраивать такие сборы], многие НКО этим дискредитируют нашу деятельность. В-третьих, мы вообще не занимаемся адресными сборами, хотя нас регулярно об это просят. Не занимаемся этим, потому что у нас на это нет ресурса – человеческого и экспертного. Собирать просто, потому что кто-то решил полечиться, в Италии или в Германии, или еще где-то, мне кажется, это не совсем правильно. Человек может, если он хочет, лечиться где угодно, и он может где-то собирать [деньги], среди своих [знакомых], но так, чтобы этим занимались фонды мне кажется не совсем правильным.
— Какое будущее вы видите в сфере НКО?
— Я вообще оптимист по жизни, поэтому мне кажется, что НКО будут только укрепляться, они будут более профессиональными. Очень хочу в это верить.
— Что для этого нужно? Финансирование? Информационная поддержка?
— Думаю, что сами НКО должны стать профессиональнее.
— А профессионализм в чем выражается?
— Профессионализм выражается в том, что НКО — это не просто пять человек собрались и решили, что они буду делать добрые дела, это все хорошо, но НКО все-таки организация, у которой есть определенные обязательства и, соответственно, эти добрые дела они должны делать профессионально, и как минимум эффективно.

Юлия на акции «Живое спасибо врачам», во время которой было высажено более полтысячи цветов возле Свердловского областного онкологического диспансера

— Как вы видите развитие своей организации? Есть ли какие-то планы на ближайшие пять лет, по внедрению новых услуг, расширению?
— Расширения [услуг] я не вижу, мы и так достаточно большой спектр услуг оказываем. Сейчас нам интересно оказывать помощь жителям Свердловской области, потому что все-таки пациенты в Екатеринбурге имеют гораздо больше возможностей, а люди, живущие в области этих возможностей не имеют, не могут пойти к психологу, не могут получить реабилитационную помощь. Развивать поддерживающую среду в маленьких городах области — это задача очень непростая, в области очень стигматизированы пациенты, онкопациенты.
— Вам важно именно самим выйти в регионы? Или через сотрудничество с существующими центрами и НКО?
— Мы все варианты рассматриваем.
— Дружны ли между собой НКО? Есть какой-то, грубо говоря, общий чатик с руководителями НКО?
— Чатиков на самом деле много. Где-то по интересам, где-то по личным контактам, но НКО нужно учиться сотрудничеству.
— Между собой?
— В том числе и между собой.
О людях
— Вы говорите, что «онкобольные — обычные люди». Я вас понимаю, но вам не кажется, что если мы будем их равнять, то потеряем значимость проблемы и внимание к ней?
— А если мы не будем их равнять, то мы формируем отношение к ним с жалостью и это тоже неправильно. Наша позиция, что онкозаболевание — тяжелое хроническое заболевание, но есть инфаркты, инсульты, сахарный диабет и масса других болезней вокруг которых нет ореола смерти. Нам кажется, что к онкозаболеваниям должно быть такое же отношение.
— Почему-то у меня такая мысль появилась, что если это будет восприниматься как обыденность, то и внимание общественности станет меньше
— Есть тут доля правды, но если взвешивать на весах из двух зол и выбирать меньшее, то я за то, чтобы позиция в обществе была следующей: онкозаболевание – не равно смерти.

Всероссийская акция в поддержку онкобольных «Зажги ночь». Нижний Тагил, 2020 год

— А как говорить об этой проблеме?
— Так и говорить. Это же не противоречит одно другому. Почему вы считаете, что это противоречит? Есть тяжелые заболевания, надо говорить об этом заболевании, надо говорить, о том, что есть возможности его предупредить, если нет возможности предупредить, значит надо проходить лечение, прошли лечение, значит надо выстраивать жизнь дальше. Да, они такие же обычные люди, как мы с вами, просто с таким заболеванием.
Онкозаболевание — тяжелое хроническое заболевание, но есть инфаркты, инсульты, сахарный диабет и масса других болезней вокруг которых нет ореола смерти.
— Это же не только должно с одной стороны исходить, не только от некоммерческих организаций, обычных людей, но и со стороны госорганов?
— Ну, государство сейчас достаточно много информирует, есть масса сайтов, созданных госорганами про онкологию. Есть национальная программа с множеством просветительских мероприятий.
Речь о федеральном проекте «Борьба с онкологическими заболеваниями», запущенном в 2019 году в рамках национального проекта «Здравоохранение».
— А как этичнее называть человека, у которого выявлено онкологическое заболевание?
— Очень хороший вопрос. У нас десять лет организации, и мы десять лет обсуждаем как этичнее называть. Мы ни к чему не пришли, потому что мы называем пациентами, но пациенты — это те, кто обращается в медицинские учреждения, а мы не лечебное учреждение. Есть такая фраза, которая кажется самой близкой к истине, но она очень сложная для, например, написания: онкобольные – это люди, имеющие опыт жизни с онкозаболеваниями.

Они, кстати, могут иметь [продолжительный] опыт, у нас есть благополучатели, которые десять лет назад перенесли онкозаболевание, но сейчас у них осталась какая-то потребность [в помощи], а есть те, кто недавно столкнулся, но мне кажется, что для нас, как для НКО это самая правильная формулировка.

«Зажги ночь» в Екатеринбурге, 2019 год. Во время акции можно было подписать открытку или сделать оберег для пациентов диспансера

— Существует ли стигматизация по отношению к онкобольным? Приведу пример из книги «Плюс жизнь» Кристины Гептинг, где ВИЧ-положительный главный герой мечтает быть врачом, но вынужден работать в морге, где постоянно сталкивается с негативом из-за своего недуга, хоть он и соблюдает все меры предосторожности и следит за своим здоровьем
— У меня есть пример из нашей сферы. Может года два назад в Москве был большой шум, когда в обычном многоквартирном доме один из фондов снимал квартиру для детей, которые лечились в онкоцентре и все соседи там встали на дыбы из-за того, что эти онкобольные находятся в их подъезде. Это Москва, а что делается, как я уже говорила, в маленьких городах, там гораздо сложнее, отношение другое к пациентам, но, чтобы это было в Москве или Питере — это было просто жесть. Причем не потому, что они там снимают жилье, а потому, что это дети. Поэтому есть стигматизация, как бы мы не хотели, живя в 21 веке, но в области она гораздо выразительнее, чем, в крупных городах, в них более информированное население.
— Это связано с тем, что люди малообразованны?
— У нас очень низкая медицинская культура не только по отношению к онкозаболевания, но и в целом. Я часто наших психологов прямо мучаю, [прошу сказать мне] почему все-таки такое отношение к онкозаболеваниям. Прихожу я в какую-то компанию, кто-то узнает, чем я занимаюсь и все сразу [начинают говорить]: «Ох, у нас там кто-то умер, а у меня подруга заболела». И это с таким огромным страхом в глазах.

Не так давно, ко мне женщина подошла и говорит: «У нас тут на работе женщина заболела, мы все отделом не знаем, как себя вести с ней, когда она закончит лечение и придет». Я говорю: «Слушайте, если бы эта женщина заболела, перенесла инфаркт, например, вы бы как себя вели? У вас была бы вообще мысль, что с ней надо как-то по-другому себя вести»? Почему здесь «Как нам надо себя с ней вести? мы не знаем». Я склоняюсь к тому, что у нас генетическая память и [остается то], что люди с онкологией умирают очень тяжело, умирали раньше очень тяжело и этот страх из поколения в поколение передавался и до сих пор еще очень жив. Мне кажется, что это оттуда.

В 2019 году организация проводила мотивирующий фотомарафон о девушках и женщинах, перенесших онкозаболевание или находящихся в ремиссии

— Вы общаетесь с большим числом людей. Что можете сказать про их грамотность в отношении собственного здоровья?
— Я хочу сказать, что ситуация в этом отношении меняется и в последние годы большинство понимает, что нужно о своем здоровье заботиться, что нужно вовремя к врачу обращаться, что нужно проходить диспансеризацию не просто для галочки, а желательно, чтобы это было с эффектом. Когда мы начинали в 2009 или 2010 году, проводили в Екатеринбурге «Онко-дозор», потом [эта акция переросла] в субботники против рака, которые Горздрав проводил. Самая первая акция прошла совместно с управлением здравоохранения, [тогда] суббота была рабочим днем в ряде поликлиник и люди могли прийти и пройти какое-то минимальное обследование, тогда еще не было обязательной диспансеризации.

По итогам акции мы разговаривали с докторами, они были в шоке от того, что приходили женщины, которые 30 лет не были у гинеколога, женщина в возрасте 60 лет первый раз пришла к маммологу. Мы и врачи были в шоке, тогда были такие результаты, много навыявляли различных заболеваний, не только онкологических. А сейчас ситуация меняется, молодежь уже грамотно подходит к своему здоровью.
— Все боятся, что у них что-то найдут?
— Кто-то боится, что что-то найдут, до сих пор это есть, я это слышу: «Зачем я пойду, [вдруг] что-то там обнаружат». Единственное, что сейчас нужно, чтобы профилактические, медицинские осмотры проводились, эффективно и грамотно, чтобы не «на отвали», а с точки зрения медицины это было качественно, вот, что нужно сейчас. Я сама прохожу диспансеризацию, иногда заходишь к врачу, он тебе расписывается и говорит: «Ну все, иди». Так не должно быть. Если все, что существует сейчас, все возможности, которые существуют сейчас еще будут качественно реализованы, это уже будет огромный шаг вперед.
— Не пора ли наказывать тех, кто игнорирует врачей и позывы своего организма?
— Все люди взрослые. Мне кажется, что человек должен понимать, что его ждет, а дальше каждый делает выбор.
— В вашем центре оказывают психологическую помощь. С какими проблемами чаще обращаются к психологу? Какие вопросы ему задают?
— Вопросов может быть много разных, но они все [основаны на] страхе смерти. В один момент человек понимает, что не вечен, мы все живем, думая о том, что у нас несколько запасных жизней и когда человек сталкивается с таким тяжелым диагнозом, он понимает, что это не так и отсюда идет много психологических проблем.

У организации есть собственная театральная студия. 11 декабря актеры студии покажут мини-спектакль по книге Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо»

— Психологическая помощь оказывается и после прохождение терапии?
— В любой момент к нам могут прийти, на моменте диагностики, в процессе лечения и после. Для пациентов, которые закончили лечение, наступает такое же по сложности время, когда они узнают о своем диагнозе. Потому что они закончили лечение, они не знают, как дальше жить и вести ли такой же образ жизни, как до болезни. Но этот образ жизни привел к этому [онкологии], понятно, что в нем нужно что-то менять. Что менять? Как? В общем, тут очень много и тоже очень непросто.
— Проводите ли вы консультации с родственниками?
— Бывает, но сейчас меньше. У нас был период, когда мы вели статистику – у нас примерно 50% были родственники. Иногда родственники тяжелее и сложнее переносят известие, что у близкого диагноз.
— А есть какой-то гайд, как вести себя? Или как вы говорили, «жить дальше, воспринимать, как один из этапов жизни»?
— Можно сказать, жить дальше, но, когда у тебя внутри все сопротивляется тому, что это один из этапов жизни – очень сложно. Есть такая фраза среди пациентов: «За нашу другую жизнь». После того, как они узнали о диагнозе, закончили лечение, жизнь все равно другая, она не такая, какая была до, но она может быть не хуже, чем была до болезни.
— Вы приветствуете, чтобы онкобольные собирались в кружки, как один из способов терапии?
— Когда начинали организацию, мы разговаривали с одним из докторов, известным онкологом местным, и он сказал: «Я не понимаю, что вы хотите. Вот вы соберете людей, они начнут между собой обсуждать, а то, что подходит одному, другому не подходит». Он был против таких обсуждений, но есть такая форма, как группы взаимопомощи, они хорошо себя зарекомендовали, у ВИЧ-инфицированных и сейчас очень активно развиваются среди онкопациентов.

Но человек, который ведет группу взаимопомощи должен быть обучен, понимать на какие темы внутри этой группы можно говорить, на какие нельзя, например, в группе взаимопомощи нельзя обсуждать лечение, потому что у одного человека одно лечение, у другого другое, у третьего третье, а диагноз может у всех один [и тот же], а пациенты не всегда понимают, почему это так, у них же нет медицинского образования. Все вопросы, касающиеся медицины в группе взаимопомощи вообще не обсуждаются, но могут обсуждаться какие-то вопросы психологические, вопросы по образу жизни. В общем, группа взаимопомощи — это ресурс, и многим пациентам помогает, но не всем. Есть люди, которые по своему психологическому складу подвержены чужому мнению, вот им сложно будет в группах взаимопомощи.
О себе (немного)
— Остается ли у вас время для досуга?
— Ну да, а как жить иначе?
— Чем любите заниматься в свободное от работы время?
— Я люблю находиться на природе, люблю читать, театры люблю.
— Какой последний спектакль посмотрели?
— Не поверите, последний спектакль был «Баядерка» в Большом театре.
— Вы сказали, что любите читать. Что из последнего прочитанного вам понравилось?
— Ой, слушайте, я даже не знаю, так сходу сложно назвать. Если не из чтения, то я вчера послушала «Пушкинские лекции» Наума Клеймана, была под огромным впечатлением.
— Какие книжные произведения у вас самые любимые?
— Я больше всего люблю современную литературу. Очень люблю Улицкую, обожаю, всю, люблю Дину Рубину.
— А зарубежные авторы?
— Донна Тартт, из последнего.
— «Щегол»?
— «Тайная история». Вышла после «Щегла», хорошая вещь. Последнее, что я читала — «Три персонажа в поисках любви и бессмертия» Ольги Медведковой. Очень мне понравилось. Вообще она писала на французском, живет во Франции, и вот это первая книга, если я правильно поняла, написанная ею на русском языке. Очень своеобразная. Я люблю хороший русский язык, для меня это важно, и я люблю какие-то такие немножко нетрадиционные вещи.
Простите за снобизм, но мы все же библиотека. «Тайная история» вышла не после «Щегла», а до, это был дебютный роман Тартт. Но популярность в России он обрел и правда после «Щегла».
— Есть ли у вас какие-то литературные рекомендации по воспитанию терпимости и толерантности?
— Я даже не знаю, можно ли это как-то воспитать. Кажется, что жизнь воспитывает.
— Думаете, что нельзя привить это ребенку?
— Слушайте, представьте, что ребенок читает правильные книги, а в жизни видит пример нетолерантного отношения. В таком случае он сможет быть толерантным?
— Но он же сможет чувствовать несправедливость, что так поступать не надо
— Не факт. Тут не понятно, что все-таки первично, мне кажется, если мы говорим о ребенке, то [реальный] пример все-таки важнее, чем то, что он читает.
— А как мы тогда будем воспитывать всю ту же толерантность?
— Своим примером.
— Ваш любимый книжный герой в детстве был тем, кто всегда всех побеждал или тем, кто испытывал внутренние переживания, занимался поиском себя?
— Была замечательная детская книжка про девочку Динку, еще фильм есть такой. Вот, мне надо ее почитать, пожалуй. Книга про дружбу, про семью, про то, как семья может поддерживать. Из детства вот это.
«Динка» — повесть Валентины Осеевой, вышедшая в 1959 году.
«Раннее, раннее утро...» — экранизация «Динки». Телефильм вышел в виде трех серий в 1983 году.
Поделиться материалом:
Что там еще в библиотеке?